>>критика и эссеистика:
Юрий Милославский

НА СМЕРТЬ БАХА. K ДЕВЯТОМУ ДНЮ

Вечная Память.

Но для всего того, что зовется личными воспоминаниями, сроки, видимо, не пришли: я еще ничего не помню.

 У меня нет никаких воспоминаний, а есть настоящее время действия: в пределах ранней осени нынешнего 1965 года. Водичка в фонтане «Зеркальная Струя» плещет, а хоть бы и струится, — нам ли бояться плеоназмов, — плакучие ивы создают свои звуковой и световой эффекты попеременно. А мы все курим-курим-курим сигареты «Opal» — и предаемся свободной и ленивой беседе с перебросом. На Эде Лимонове, лишь недавно средь нас возникшем, — элегантный костюм цвета ячменного кофе с молоком. На Бахе, который сейчас рассказывает, как был им получен автограф витебского комиссара по делам искусств  Марка Шагала — его редчайшая по тем временам джинсовая пара: чумарка и штаны. Я слышу историю о комиссаре Шагале уже не в первый раз,  но не вижу  лица рассказчика.  Да и чего присматриваться, забыл, что ли?  — это же Бах, Вагрич, он же «Тигрич».

История идет сама по себе, а меня привлекает странная и тревожная, отрывистая смена  теней, образуемых ветвями плакучей ивы. Судя по ней получается, будто бы дерево охвачено бешеным, постоянно меняющим направление, ураганом. Но ведь нет не только что урагана, нет почти и ветерка, на дворе — изначальный сентябрь, и мой день рождения недели через три, не прежде.

Тогда я уже знал, что ива-то, как и всякое растение — она отлично понимает, что делает, и ее тревога не забывалaсь мною до самого вечера.  Но  ничего хоть сколько-нибудь заметного не случилось, — и это охваченное смятением и безпокойством  древо явилось мне вновь лишь через сорок пять лет без малого.

Вскоре мы перебрались в кафе-«пулемет», где нами  был выпит обязательный, едва ли не ритуальный, — а то зачем бы пить его по доброй воле? — тройной с одинарным сахаром espresso, изготовленный солидным, напоминающим старинный локомотив из учебника физики, кофейным автоматом. 

За последние несколько суток я узнал много нового и интересного о моем почившем старшем друге Вагриче Акоповиче Бахчаняне. Мне, к примеру, сообщили, что он карикатурист и афорист.  Поведали — в чем состоит его главное творческое достижение: Бах, как известно, придумал псевдоним Эдуарду Вениаминовичу Савенке, и это обстоятельство до того воздействовало на журналистов, что одну из некрологических заметок назвали так: «Умер автор псевдонима писателя Лимонова».

Нет ни малейшего сомнения, что именно в подобном же  духе и продолжат поминать Бахчаняна. Но кто бы не навязывался ему в душеприказчики, я возражать не стану: пускай себе всеми правдами и неправдами живут не по лжи.

Меня сейчас занимает нечто иное: незамедлительно и по возможности кратко определить: кто таков Вагрич Бахчанян.

В юношеском, и оттого не вполне ловко устроенном, стихотворении В. Я. Брюсова говорится: «Быть может, все в жизни есть средство/для ярко-певучих стихов...» Чтобы это знаменитое утверждение утратило неизбежный налет банальности, следует обрушить всю силу логического ударения на слово «средство». Не «цель», стало быть, но значительно больше — СРЕДСТВО. Тогда брюсовская максима превращается во вступление к рабочей инструкции по изящным искусствам. Остается лишь выяснить — каким образом превращать «все в жизни» в это самое средство для ярко-певучих стихов.

Этим умением выяснять — владеют немногие специалисты, которым отпущен от Бога дар понимания механизмов перераспределения всего в жизни — в явления искусства. Именно такими делами и занимался  мой старший друг Бах, Вагрич-Тигрич, чуть ли не от самого  беспечального детства.

Вагрич Бахчанян, — прежде всего прочего и всего очевидного, — был создателем направлений в искусстве, т.е. главным конструктором. Он, таким образом, создавал эссенции, или,  если угодно — многомерные рабочие модели того, что — освоенное и усвоенное, а значит — несколько «разжиженное» получившими эту модель (эту эссенцию) мастерами-поварами разных способностей — передается затем в распоряжение потребителей.

О главном конструкторе потребители либо толком не знают, либо — если им предложат хлебнуть эссенции — обжигают языки.

И в этом состоит трагедия главных конструкторов.

А вот теперь, и уже навечно — Вечная Память.